Славянская Библия для Windows

“Славянская Библия” для Windows

О “Славянке” ~ Модули ~ Скачать ~ Развитие программы ~ Контакты ~ Электронные издания ~ “Вопросы библеистики”


И. Е. Евсеев "Рукописное предание славянской Библии"[1]


Евсеев Рукописное предание славянской БиблииС именем И.Е.Евсеева[2] (1868-1921) связана эпоха в истории славянской библеистики. Ему принадлежит грандиозный проект подготовки критического издания славянской Библии, охватывающего весь наличный рукописный материал. И.Евсеевым был составлен каталог славянских библейских книг, разработаны принципы издания библейских текстов, которые были осуществлены в подготовленных им изданиях славянских текстов Книги пророка Даниила и Исайи. Идеи Евсеева легли в основу деятельности Комиссии по научному изданию славянской Библии, которая действовала в 1915-1929 годах в Петрограде и объединяла более 70 ученых-славистов. Комиссия ставила своей задачей "научное издание славянской Библии по лучшим славянским рукописям, при возможно более широком изучении всего рукописного предания[3]". В связи с последующими политическими событиями деятельность Комиссии постепенно сходила на нет, а в 1929 г. она прекращает свое существование. Однако задачи, поставленные этой комиссией, продолжали волновать исследователей и в 1988 г. при Международном комитете славистов создается Славянская библейская комиссия[4].

Древнеславянская Библия, несмотря на 1000-летнюю давность ее существования, еще не удостоилась издания. Это свидетельствует о недостаточно внимательном отношении к ней ученых специалистов - филологов и богословов. Правда, филологи дали немало изданий и исследований, посвященных отдельным славянским текстам, но их работы преследуют специальную цель - уяснение древнеславянского языка в его историческом развитии и некоторых, связанных с древнейшими текстами, культурно-исторических вопросов. Ученые богословы в своих исследованиях по большей части обходят славянский текст к явному ущербу для своего метода. Они обычно уясняют библейские темы путем разбора их источников при помощи всех вспомогательных средств, какие доставляет современная наука, и преимущественно в историческом понимании их у толкователей и в древних переводах, т. е. пользуются общенаучным в настоящее время методом исторической критики и анализа своих источников. Но, как только дело касается славянского библейского текста, эти ученые немедленно замыкаются в область будто бы абсолютной библейской истины в еврейском или греческом текстах - и исторического анализа для оценки показаний такого свидетеля, как 1000-летний славянский перевод Библии, у них как не бывало. Может быть, этот крупный пробел в работах наших богословов-экзегетов объясняется тем, что у них нет под руками необходимого материала для применения надлежащего исторического метода к славянской Библии - у них нет научного издания славянского текста. Этим, по-видимому, объясняется и недостаточное обследование вопросов, касающихся нашей Библии, и со стороны филологов-славистов[5]. Во всяком случае, пред нами тот факт, что наука не только не может в настоящее время представить окончательного решения вопросов, касающихся славянской Библии, но даже не в состоянии поставить во весь рост тот ряд задач, который исчерпал бы этот предмет во всем его объеме и значении. Мы берем в настоящем случае из этого возможного ряда один вопрос: каково библейское значение древнеславянского перевода Библии[6]?

Вопрос этот еще с XVIII в. толкает в двери славянской науки. Как только западная наука приняла на себя труд научного издания греческого библейского текста Ветхого и Нового Завета, так немедленно взоры ученых издателей обратились, между прочим, к славянскому переводу Библии. "Что может дать для истории и установления подлинного вида греческого текста Библии древний славянский перевод этого текста?" - ставили для себя вопрос западные ученые библеисты. В ответ на это от своих московских и петербургских благожелателей и знакомых пытливые исследователи получали новое, по тогдашнему времени, издание Елизаветинской Библии 1751 г. Но оно неспособно было дать ответ на предъявляемые к славянскому тексту научные запросы. И западная наука жалуется, при объяснении своих невольных пробелов в изданиях, на недостаточную отзывчивость и чуткость к значению своего исконного драгоценного достояния со стороны русской науки и особенно высшей церковной власти. Так в последней четверти XVIII в. известный ученый библеист Михаэлис в своем Введении к новозаветному тексту Св. Писания выражает сожаление о недоступности для него настоящего древнего славянского перевода Нового Завета с горячим пожеланием, чтобы русский Синод приложил попечение к делу издания рукописных библейских текстов, причем высказывает надежду, что на "это великое дело" национального просвещения члены. Синода не пожалеют ни усердия, ни денег[7]. В конце того же XVIII в. ученые английские издатели капитального, не замененного еще до настоящего времени издания греческого текста Ветхого Завета (1798 - 1827) Холмс и Парсонс пытались через профессора Маттеи ознакомиться в московской патриаршей библиотеке, наряду с греческими рукописями и со славянским текстом ветхозаветной Библии, но среди увлеченных латынью тогдашних преподавателей московской славяно-латинской академии, желавших заняться славянскими рукописями не нашлось, в белом и монашествующем духовенстве таковых также не оказалось, сам Маттеи славянского языка не знал, и любознательным английским ученым пришлось ограничиться привлечением в свой ученый аппарат только печатного текста Московского издания 1759 г. и Острожской Библии 1581 г. Перевод и приспособление этого текста к целям издания поручены были издателем двум лицам иудейского происхождения, знавшим славянский язык, и при их посредстве западный ученый мир получил возможность судить о подлинном славянском тексте Библии. Работа над славянским текстом для этих сотрудников была, видимо, недостаточно привычна: в обратном их переводе со славянского языка на греческий встречаются иногда немалые курьезы, вроде истолкования славянских выражений - "добрыя детели" греческим выражением "τα αγαθας παιδιας", вместо надлежащего "τα αρετα". Показания этих изданий в такой обработке зарекомендовали славянскую Библию в глазах английских ученых со столь незаманчивой стороны, что, когда у современного нам поколения английских ученых явилась похвальная мысль на замену издания Парсонса, через 100 лет его почтенной службы науке, выступить с новым изданием греческого текста LXX, применительно к тем успехам, какие оказала библиология за 100 лет, то для славянской Библии в этом издании уже не нашлось места[8].

Особенно энергично и научно обосновано было стремление к ознакомлению с древнеславянским переводом Библии знаменитого Геттингенского профессора (+ 1891) Павла де-Лагарда, острым чутьем наметившего a priori совершенно правильно историческое место для славянского перевода среди других свидетелей греческого библейского текста. Мы подробно об этом заслуженном ученом говорить не будем, потому что нам неоднократно приходилось уяснять его взгляд на метод изучения библейских текстов, в частности славянских, в прежних наших работах. Укажем только, что научная разработка славянского библейского текста в нашей литературе неразрывно связана с его именем. Его методические идеи относительно изучения греческого библейского текста -и в связи с ним славянского - в настоящее время, при содействии его почтенного преемника в Геттингенском университете, проф. А. Ральфса, стоят на пути к грандиозному осуществлению в виде капитального, подготовляемого в Геттингене, издания греческого текста LXX, в связи с изучением и, может быть, изданием всех переводов с текста LXX. Если древнеславянскому библейскому тексту суждено будет увидеть свет при содействии или под влиянием этого, духовно связанного с де-Лагардом предприятия, то это будет достойным завершением и ярким показателем силы и действенности вековых научных стремлений Запада в исконной области Востока, и в значительной мере заслуженным памятником ученой проницательности де-Лагарда.

Помимо запросов западной науки, с восемнадцатого же века ставились пред русским церковным сознанием подобные запросы, даже в более жизненной форме, самой церковной практикой. О некоторых из этих запросов мы скажем далее. Ответы на эти властные потребности собственной жизни мы приведем также впоследствии, - укажем только, что они не составляют особенной чести тем, которые давали эти ответы. Наиболее обстоятельный и для своего времени авторитетный голос русской церкви в качестве ответа на эти практические запросы о библейском достоинстве славянского перевода Библии дан был в 1858 г. митрополитом Филаретом в его сочинении "О догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого семидесяти толковников и славянского переводов Св. Писания", с. 22-24. Но к удовлетворению научных потребностей это сочинение не могло служить и в свое время, тем менее способно оно ответить на запросы нашего времени, когда, взамен догматического покрова, требуется фактическое, документальное обоснование удельного веса славянского текста Библии.

Мы в настоящем случае ставим для себя задачей разрешение этого вопроса в качестве пробного ответа славянской науки на давно поставленную наукой и жизнью сложную проблему высокого библейского, церковного и национального значения. Этот ответ не берет на себя смелости исчерпать вопрос во всем его объеме. Это будет только вступление или первая глава к ответу, вызванная особенными обстоятельствами.

Год тому назад мы получили приглашение от королевского общества наук в Геттингене принять участие в подготовлении материалов для нового, упомянутого выше, научного издания греческого текста LXX. Прежде всего, по плану издания, должны быть подвергнуты обследованию и, по мере надобности, изданы переводы с LXX коптский, эфиопский, армянский, грузинский и - в том числе славянский[9]. Непосредственной задачей пред руководителями издания стояло ознакомление с рукописным материалом этих переводов, по возможности, в полном объеме. Задачу собрать для этой цели весь славянский библейский материал Общество и просило меня принять на себя. Высокий научный авторитет Геттингенского королевского общества наук связывался в моем представлении с памятью почтенного геттингенца П. де-Лагарда и с более чем вековым интересом Геттингена к древнему, настоящему виду славянского библейского перевода. Все это побудило меня принять приглашение общества, о чем я и сообщил преемнику де-Лагарда в Геттингенском университете, заведующему исполнительной комиссией по изданию LXX - профессору А. Ральфсу. В результате такого решения у меня, после годичной работы, под руками оказался весь предварительный материал, необходимый для исследования славянского ветхозаветного библейского текста, в виде инвентарного каталога более 4000 славянских рукописей всех доступных исследователю книгохранилищ русскихх и иностранных[10].

Оставляя при себе всю горечь сознания о том, что наше 1000-летнее кровное достояние будут расценивать чужеземные руки и что, быть может, нам суждено будет получить научное издание нашей Библии из этих рук, наравне с коптами и эфиопами - этими беспомощными, отжившими сынами дряхлого востока, мы задаем себе естественную задачу - осветить этот собранный материал с одной руководящей точки зрения, выяснить общее научное значение нашего славянского библейского текста. Приготовляемое геттингенское издание Библии LXX намеревается произвести реконструкцию LXX на самых широких началах: к обработке привлечены все возможные источники, материалы и многочисленные научные силы[11]. Славянскому библейскому переводу предстоит занять место одного из свидетелей исторической жизни текста LXX. И славянской науке было бы неуместно послать этого дорогого всему славянству свидетеля в чуждый ареопаг без надлежащего удостоверения или доброго напутствия. Наше слово - опыт паспорта для нашего материала к его заграничному путешествию.

Итак, что же говорит рукописное предание о библейском значении славянского перевода Библии?

В рукописях древнеславянский библейский текст содержится в нескольких видах: в виде богослужебных списков разных наименований, списков с толкованиями (толковых) и четьих списков библейского текста. Все эти группы текстов имеют свои особенности по происхождению и составу, а вместе с тем и по своему относительному значению для библейского текста в его собственном смысле.

Богослужебная группа списков самая многочисленная и самая древняя по происхождению. Появилась она на заре славянского просвещения для надобностей богослужебных в виде избора библейских чтений, наряду с богослужебным Евангелием и Апостолом. Теперь уже не высказывается сомнения, что этот богослужебный избор был переведен с соответствующего греческого оригинала IX в. св. первоучителем Кириллом в Моравии или для надобностей моравской миссии. Точный объем этого избора установить еще не удалось, потому что наиболее гибкие, неустойчивые части богослужения (минейные) еще не поддаются точному учету, но большая часть избора (около 9/10 объема) устанавливается совершенно определенно, как полное соответствие греческому оригиналу. Этот избор в наиболее чистом виде сохранился для Ветхого Завета в Паримийнике - книге паримий, известной с XII в. в количестве 67 списков. С XII в. паримий из этой книги стали вноситься у южных славян, вслед за греческими оригиналами, в Триоди. В русских Триодях паримий появляются только с XIV в., со времени приспособления их к иерусалимскому чину. С этого же времени, а еще более с XV в. паримии перешли в богослужебные месячные Минеи, Минеи общие, Праздничные, Трефолои, Анфологии и др. подобные сборники. Отдельно от этого богослужебного избора стоит только одна книга Ветхого Завета - Псалтирь. Она вся целиком входила в состав богослужения, поэтому переведена была самостоятельно, наряду с богослужебными Евангелием и Апостолом. Только одна Псалтирь сохранилась в памятнике до диалектического расслоения церковнославянского языка (Синайская Псалтирь X - XI в.). Все же списки богослужебного избора относятся уже к более поздней эпохе, начиная с конца XII и до XVII века. Впрочем, сохранившиеся многочисленные списки этого первоначального перевода дают возможность проверить все главнейшие этапы истории этого текста - у болгар, сербов, русских и даже у хорватов, поэтому для восстановления этого вида текста - этого труда св. первоучителя Кирилла - наука располагает достаточным количеством материала. Попытки такого восстановления, и небезуспешные, уже начинаются.

С точки зрения языковой и историко-литературной такие попытки имеют важное значение. Первоначальный перевод - труд св. Кирилла лег в основу древнего церковнославянского языка, поэтому основа эта должна быть уяснена с особенной точностью, и славянская филология, к ее чести, останавливается на изучении первоначального библейского перевода с особенным вниманием. Но не менее важное значение имеет этот богослужебный библейский текст и для специально-библейского изучения.

Уяснение библейского значения этой, равно как и другой, четьей группы славянских списков стоит в связи с крупным самостоятельным вопросом о научном значении оригинала наших славянских переводов -греческого текста LXX. Разбирать этот вопрос во всем его объеме мы здесь не имеем возможности, мы ограничимся одним только указанием общих руководящих путей в разработке этой научной области.

Ни с одним библейским текстом наука - в настоящем ее состоянии - не связывает представления о точном его соответствии библейской истине. Еврейский масоретский текст носит на себе все признаки исторического влияния, по характеру своих источников-рукописей не допускает проверки этого влияния, поэтому наука по методическим соображениям, покамест, оставляет его в стороне и обращается к другому, важнейшему свидетелю библейского текста - греческому тексту LXX. Этот свидетель, по условиям своего происхождения и исторической сохранности, представляет больше доказательств своей близости к настоящему ветхозаветному оригиналу, чем единственно доступный нам на языке оригинала текст масоретский. Особенное значение греческому тексту LXX придает историческая определенность его происхождения и доступность для проверки его источников, рукописей. Все-таки наука далеко не располагает возможностью указать среди известных ей греческих списков настоящий вид LXX. Все сохранившиеся греческие списки представляют свои особенности - и восстановить на основании их чистый вид LXX составляет главную задачу науки в настоящий момент. Выработке точного метода для такого восстановления посвящены были труды де-Лагарда, осуществлением этого метода занята в настоящее время комиссия LXX при Геттингенском королевском обществе наук. Метод восстановления текста LXX состоит в том, что, не задаваясь немедленной целью дать непосредственно тот вид текста, какой вышел из-под пера александрийцев III в. до Р.Х., оставляя, покамест, в стороне недоступные в настоящее время для надлежащего уяснения древние списки текста LXX, наука ставит для себя в данный момент более скромную задачу - восстановить по некоторым условиям единственно доступную для нее форму текста LXX IV в. по Р.Х., чтобы в нем поставить для себя опору для дальнейших работ в восстановлении первоначального текста LXX. Эта доступная науке форма LXX выражается в исторически засвидетельствованных для IV в. рецензиях текста LXX - Оригена, Исихия и Лукиана[12].

Из этих рецензий последняя, лукиановская, имеет чрезвычайно важное значение для нашего начального славянского перевода, так как она была с IV в. в употреблении в Антиохийском и Константинопольском патриархатах: по зависимости нашего начального библейского перевода от Константинополя IX в., как теперь доказано, она вполне отразилась, как оригинал, в этом нашем переводе. Это последнее обстоятельство ставит наш начальный богослужебно-библейский перевод в исключительно высокое и ценное положение в деле установления подлинного вида и уяснения распространенности лукиановского чтения в IX в.

Дело в следующем. Для надлежащего научного восстановления лукиановского извода IV в. наука, покамест, не располагает неопровержимо точными источниками. Проба реконструкции текста Лукиана, произведенная де-Лагардом (Librorum V. T. canonicorum pars prior, Gottingae 1883), в настоящее время вызывает серьезные исправления со стороны своего материала[13]. Чтения отцов антиохийцев IV в., которых де-Лагард ставил во главу утла своей конструкции, оказывается недостаточно устойчивы, чтобы быть мерилом типа церковного чтения IV в. Случайные рукописи антиохийско-константинопольского происхождения, подкреплявшие у де-Лагарда тип отеческих чтений, не могут претендовать на большую авторитетность, чем это может быть предоставлено случайным свидетелям неизвестного происхождения. И вот в настоящее время мы видим у специальных исследователей извода Лукиана усиленное стремление найти свидетелей Лукиана в более прочной церковно-богослужебной обстановке. Один из новейших исследователей, Дазе, опирается уже в своих суждениях о лукиановском типе рукописей на показания древних Триодей. Но взятые наудачу богослужебные Триоди и другие греческие тексты не всегда могут приводить к желательным результатам. Элемент случайности имеет и здесь большое значение: отдельные рукописи богослужебного типа, взятые вне связи с целым типом, могут уклоняться от традиционного чтения в сторону случайного влияния. Тот же Дазе указывает греческую Триодь 1599 г. с чертами и лукиановскими и экзапларными вместе[14].

Необходимо привлечь к делу богослужебный тип библейских чтений в его собственном, законченном и признанном виде. Здесь открывается место для важной роли в богослужебном типе библейских чтений славянского перевода этого типа. Греческие чтения церковного лукиановского текста появились раньше славянского перевода, но греческих рукописей этого периода не сохранилось: известные греческие рукописи относятся почти к тому же времени (IX - XII вв.), когда возникает славянский перевод. И славянский перевод становится естественно в разряд важнейших, центральных свидетелей лукиановского церковного типа. Его преимущество перед другими греческими свидетелями этого типа в том, что он носит на себе неоспоримую печать официального происхождения от церковного библейского текста Константинопольского патриархата IX в. Свв. Кирилл и Мефодий приняли официальное поручение от Константинопольской церкви просветить моравских славян по восточному обряду, и нельзя сомневаться, что этот восточный обряд включал в себя и богослужебный библейский текст, употребительный в то время, в половине IX в., в великой Константинопольской церкви. Ни об одном из греческих, современных начальному славянскому переводу, списков этого текста или других каких-либо греческих свидетелей мы не имеем такого важного свидетельства о их точном соответствии чтению Константинопольской патриархии IX в.

Но значение славянского богослужебно-библейского перевода идет дальше одного установления исторического факта. Славянский перевод расширяет поле зрения и на всю область истории и развития этого лукиановского извода. Он свидетельствует о силе исторической живучести этого типа. Без этого свидетельства греческий церковный лукиановский текст представлялся бы незначительным, чахлым растением без естественных побегов, без авторитета в истории. Молодой отпрыск IX в. в виде могучего славянского перевода поднимает эту лукиановскую струю до степени великого предания в восточной православной церкви, до степени восточной Вульгаты, по восточному порядку не провозглашенной, правда, высшей церковной властью обязательным текстом православной церкви, но самою жизнью несомненно закрепленной в этом звании. Восточное православие в громадном большинстве своих представителей в церковном употреблении держалось по традиции текста этой восточной Вульгаты с начала IV в. вплоть до наших дней или, правильнее, до начала утраты традиционного инстинктивного преклонения пред заветами исконного православия под влиянием латинской схоластики в наших духовных сферах с XVII в. Западные окатоличенные обломки славянских племен, принявшие христианство по восточному чину, также сохраняли, хотя и в омертвелой, нежизненной форме, восточный тип библейских чтений до времени натиска римского католицизма на остатки восточного обряда у западных славян и отчасти сохраняют его доныне (хорватские глаголиты). Мы не говорим о влиянии этой восточной Вульгаты на текст ближайших к Византии участников ее культуры - иверийцев, армян и арабов, так как научные сведения по этому предмету слишком недостаточны. И без того пред нами выясняется величественная картина поразительного единства православного востока в области библейского миросозерцания, поскольку оно связано с единством библейского текста.

Разница между латинской Вульгатой и Вульгатой восточной по их историческому положению состоит только в том, что первая с самого своего появления была предметом особого попечения и охранения латинской церкви, а вторая, зародившись в недрах православного востока, в пределах Антиохийского патриархата, не без соответствия с церковно-бытовыми условиями восточного христианства того времени, держалась и развивалась только на принципе доброго отеческого предания со всеми нравственными удобствами и практическими невыгодами такого положения. Мы не знаем в исторической жизни восточной Вульгаты такого момента, когда восточная церковь сознательно и официально, в силу определенных и ясно выраженных побуждений, высказалась в пользу или по поводу своего общепринятого библейского текста. Историческая жизнь его происходила стихийно, как проявление внутренней бессознательной силы могучего организма. Отсюда естественно, при стечении благоприятных исторических обстоятельств, эта восточная Вульгата, достояние царственного Константинополя, подавила исторические чтения других более слабых провинций византийского востока (чтения Палестины и Египта - Оригена и Исихия), естественно развивала свой внутренний вид по соображениям господствующего литературного стиля, современных церковных потребностей и под влиянием других менее уловимых воздействий. На славянской почве еще менее, чем на византийской, могло проявиться высшее церковное наблюдение над жизнью и формой библейского текста. И восточная Вульгата сохранялась здесь естественным ходом церковного предания, изменялась и заменялась другими видами текста по силе сторонних влияний, а отнюдь не церковной санкции. Попытка санкционировать этот исконный восточный текст, восточную Вульгату, наблюдается в нашей русской церкви в XIX столетии, во время митрополита Филарета, когда от настоящего ее исконного вида, под влиянием редакторской деятельности архиепископа Новгородского Геннадия в конце XV в. и неудачных синодальных справ библейского текста XVIII в., а также от других, более ранних воздействий, оставалось только одно воспоминание. К счастью, противоисторическая попытка эта не увенчалась успехом.

Таким образом, из-под груды 4000 запыленных славянских рукописей библейского текста XI - XVII в. в. пред глазами исследователя обрисовывается облик давно забытой восточной Вульгаты. Удельный исторический вес этого достояния православной церкви бесспорен из того, что этот вид текста, несмотря на отсутствие какой бы то ни было санкции со стороны церковной власти, удержал почти до наших дней значение господствующего церковного чтения православной церкви при натиске самых неблагоприятных для этого обстоятельств. Могут быть возражения относительно собственно библейского значения этого текста, относительно степени близости его к подлинному смыслу священного откровения. Действительно, выдавать его за точное отображение библейской истины во всей ее полноте осторожный исследователь не решится. Восточная Вульгата есть такой же продукт временного исторического понимания библейской истины, как и всякий другой момент в истории церковного и религиозного сознания, с тем преимуществом, что на стороне этого понимания стоит многовековой авторитет православной церкви. Если с этой стороны наша восточная Вульгата стоит на одном уровне с Вульгатой латинской, то в смысле внутренней ценности того и другого момента в религиозно-библейском понимании преимущество следует признать всецело на стороне Вульгаты восточной. Предположите, что исчезла латинская Вульгата: вы всецело можете восстановить ее содержание по наличному еврейскому тексту. Но допустите, с другой стороны, что вы лишились Вульгаты восточной - и вы безвозвратно теряете целый момент в историческом библейском понимании, которого заменить ничто не может. Таким неоценимым сокровищем в виде восточной Вульгаты владеет наша наука в громадном большинстве пока еще разрозненных и не изученных библейских славянских списков (3431 из 4145).

Историческая судьба восточной Вульгаты стоит в полной противоположности с ее значением. Как бы по капризу злой воли, от самого появления ее на славянской почве, обстоятельства слагались так, что исконная восточная Вульгата, вне сферы церковного употребления, заслонялась всегда типами меньшего значения, иногда совершенно ей несродными. По замыслу первых устроителей славянской церкви и церковной письменности - свв. братьев Кирилла и Мефодия, библейский текст должен был стоять в самом точном соответствии с текстом великой Константинопольской церкви, подобно всему вообще церковному чину. Сообразно с этим, не только церковные библейские чтения, но и сплошной текст славянской Библии эпохи первоучителей воспроизводил чтение восточной Вульгаты, как это ныне можно видеть на восстановленной наукой части мефодиевской Библии. Но стоило только умереть великому ратоборцу чистой восточной идеи славянского просвещения - св. Мефодию, как восточная Вульгата, только что переведенная им или по его почину, заменяется иным типом восточного александрийского текста. Верным этой Вульгате остался только выбор церковных чтений, стоявший особняком от полной Библии, в составе богослужебных чинов, да весьма небольшое число келейных списков полных книг (см. с. 27, прим.), дошедших до нас в виде отдельных извлечений. Причина замены полного библейского текста лукиановского типа типом другим, не имевшим распространения в пределах Константинопольского патриархата, объясняется, по-видимому, не органическим официальным нерасположением к восточной Вульгате (церковный текст оставался лукиановским!), а временным соображением вдохновителя тогдашней письменности в Болгарии IX - X в. - царя Симеона, желавшего, по-видимому, освободиться в этой области от подавляющего влияния Византии. Как бы то ни было, эпоха нераздельного употребления чистой восточной Вульгаты на славянской почве ограничивается только временем зарождения славянской письменности. Уже со времени Симеона, со времени IX - X в., этот восточный константинопольский церковный текст в домашнем, внецерковном употреблении уступает свое место другому тексту.

Внутренняя история этой славянской восточной Вульгаты, помимо естественных частных изменений и восполнений ее объема, может указать три крупных момента, существенно затрагивавших ее установившийся вид. Первое по времени явление этого рода связано с моментом зарождения древнейшего славянского перевода библейских книг. Первоначальный избор библейских текстов, вскоре после своего появления, восполнен был до степени полных библейских книг того же типа рукою весьма близкою к богослужебному изводу по характеру славянского языка. По нашему убеждению, этот момент в начальной истории славянского перевода совпадает с восполнением канона священных книг на славянской почве св. равноапостольным первоучителем архиепископом моравским Мефодием. По существу это было естественным продолжением ранее начатого перевода, сделанного не с частичного, богослужебного, а полного библейского лукиановского текста. Это был момент и появления, и расцвета, и вместе с тем полного безраздельного господства восточной Вульгаты на славянской почве. Восстановление точного вида священного текста этого периода составляет главнейшую задачу в современном исследовании славянского библейского перевода, так как с этим именно видом связано официальное значение лукиановского чтения в IX в. в восточной церкви, следовательно, известная степень его библейского достоинства. Следующий момент в истории славянской Вульгаты представляет другое восполнение первоначального кирилловского богослужебного извода. Это совершилось в пределах окатоличенной части славянства - на далматинском побережье, у хорватов, по требованию католического служебного чина, в период с половины XIII до XV века[15].

Восполнение сделано по латинской Вульгате, и в истории славянской Библии, как мы увидим, имело немаловажное значение. Третий, последний крупный момент в истории древнейшего славянского богослужебного библейского перевода относится к концу XIV в. и первой половине XV в., ко времени так называемого сербского ресавского извода и представляет полную справу всего богослужебно-библейского текста, применительно к несколько изменившемуся к тому времени типу греческих соответствующих чтений. Этот труд представляет последнюю органическую, цельную ступень в развитии славянского богослужебно-библейского текста. Относительное значение этой ресавской справы, кроме общей исторической важности ее в истории Сербии XIV - XV в., состоит в том, что она свидетельствует о некотором развитии и изменении лукиановского типа на богослужебной греческой почве после IX в., следовательно, отнимает возможность у исследователей греческого библейского текста пользоваться, в интересах библейской лукиановской реставрации, богослужебными списками без внимания к их историческому состоянию.

Таков, по нашему представлению, общий исторический облик древнейшего вида славянской Библии, вышедшей в IX в. из рук первых устроителей славянского просвещения - свв. Кирилла и Мефодия, в связи с его библейским значением.

Вторая меньшая группа славянских библейских списков состоит из ряда толковых, т. е. библейских текстов с толкованиями, и сплошных текстов без толкований. Таких списков имеется свыше 700. По происхождению эта группа далеко не однородна: она составлялась из разновременных переводов, в ее образовании принимали участие разные лица, опиравшиеся на различные греческие оригиналы. В общем, следовательно, эта группа объединяется нами только условно, в противовес цельной, определенной богослужебной группе, как группа разносоставная, четья. Основной ее характер в нашей группировке - это сборный, не органически цельный состав ее текста, и назначение ее для частного, учительного или келейного, а не официально-богослужебного употребления. Ввиду постоянно раздельного в истории существования этих двух определенных групп - богослужебной и четьей - и в виду несомненно резких указанных внутренних отличий их между собой, условное сведение различных исторических подразделений этих групп в большие отделы, думаем, не составит методической ошибки.

Литературная история этого направления в подробностях не разработана. Начало этого ряда переводов восходит к IX - X в., ко времени болгарского царя Симеона, когда были переведены многие сплошные библейские тексты и тексты с толкованиями, - при том не с господствовавшего тогда лукиановского текста, а с исихиевского-александрийского, как установлено это для некоторых библейских книг. Переводы эти совершались на основе начального мефодиевского текста, таким образом чтение нового перевода симеоновских редакторов становилось всегда вторичным наслоением на готовой уже почве, создавало тип не чистого, а смешанного текста.

Далее идет беспрерывная эпоха господства и развития этих четиих текстов в домашнем, или келейном употреблении. Были в этой длинной истории отдельные времена, когда деятельность редакторов эклектиков проявлялась особенно усиленно, это XIV - XV в. на Афоне, в Болгарии -при патриархе Евфимии, и Сербии, когда исправлялись прежние переводы и изготовлялись новые (в 1412 г. хиландарский инок Гавриил перевел книгу Иова с толкованиями Олимпиодора, на место прежнего неудовлетворительного перевода, см. ркп. Московск. Синод, библ. № 63; к тому же времени относятся книги Царств в переводе 1416 г. и др.). Нового содержания по сравнению с предшествующим периодом справа этого времени не дала, потому что она велась в том же эклектическом направлении, по таким же случайным смешанным оригиналам. Наивысшей ступени развития достиг библейский эклектизм на славянской почве в конце XV в. в известной редакторской деятельности новгородского архиепископа Геннадия. Сборный состав четырех переводов с греческого был им восполнен в составленной им полной славянской Библии совершенно чуждыми элементами - переводами с латинской Вульгаты. В связи и главным образом под влиянием этого нового приема в области упорядоченная библейских текстов в последующей и одновременной с Геннадием истории Библии можно наблюдать еще более свободное и расширенное пользование посторонними вспомогательными средствами для исправления и улучшения славянского библейского перевода. Явилось много разных справ переводов: сверки с немецкой, польской Библией, новые переводы с чешского (Песнь Песней), греческого текста (Максим Грек), с латинского (толкования Григория Двоеслова на Песнь Песней 1672 г., ркп. Киевского Софийского собора № 132, Иова до 1691 г., К. Соф. с. № 144).

Правда, все эти работы по тексту славянской Библии были делом частного почина, вызывались соображениями литературными, национальными, просветительными и, кажется, не стояли в связи с деятельностью церкви. Возлагать за них ответственность на церковь, по-видимому, нельзя. Но голоса церкви в лице ее официального представительства мы вообще в этой области - в области текстов не церковных, четьих, - не слышим на всем протяжении многовековой истории. Лишь изредка и робко мелькает пред нами голос отдаленных Соборов IV в. в виде списка истинных и ложных книг, но самое появление его в лишенных всякого авторитета частных сборниках, в пригодной только личному почину литературной обстановке и форме, говорит за то, что здесь мы имеем дело с благородным порывом частного ревнителя истины, а не решения церкви. Не богослужебные, четьи священные книги, таким образом, и зародились и развились на славянской почве в области не церковного, а только частного о них попечения. Этим объясняется выгодная их сторона - литературное разнообразие, богатство языка и литературных наслоений. В этом же коренится и непоправимая их слабость в виде случайной, сшитой на живую нитку, литературно-библейской амальгамы. Церковная власть в историческом создании этой амальгамы не повинна, но в закреплении за нею в последние 3 века исключительного права на титул и роль славянской Библии русская церковь, в лице московских патриархов и затем Св. Синода, приняла самое видное участие. Когда в период расцвета московского могущества, в XVII в., церковная власть, в лице московского патриарха, задумала взять в свои руки, наряду с другими сторонами церковного просвещения и учительства, издание славянской Библии, то, по слабости своих сил для надлежащего осуществления этой задачи, она была вынуждена ограничиться одним только санкционированием и изданием от своего имени этой сложившейся путем многовековой и разнообразной по качеству наслоения славянской Библии. Первое, снабженное церковным авторитетом, московское издание славянской Библии 1663 г. было почти точным воспроизведением частного издания князя К. К. Острожского 1581г., основанного в свою очередь на частном же предприятии архиеп. новгородского Геннадия (1492 - 1499 г.)[16]

Открытое признание со стороны московской церковной власти этой народной Библии, в виде свода архиепископа Геннадия 1499 г., своим церковным текстом узаконило и упрочило практиковавшийся до того времени в частном обиходе упрощенный общелитературный прием в деле проверки и исправления библейского текста. Вместо частных ревнителей истины, теперь уже сама церковь при исправлении текста славянской Библии пользуется без всякой системы теми средствами, которые ближе других оказываются доступными под рукою. В таком духе велись все справы XVIII в., под влиянием которых выработан и санкционирован современный вид печатной славянской Библии. Церковь освятила своим священным знаменем почтенный труд разновременных поколений, оказала несомненную услугу делу религиозного просвещения, но слишком переоценила достоинство этого труда своим признанием его в качестве единственного полноценного выразителя на славянском языке библейской истины. О своем исконном восточно-православном тексте Библии она чрез это признание окончательно забыла и скоро после московского издания 1663 г. стала вытеснять и окончательно вытеснила церковный текст Библии из богослужебных книг[17], а в начале ХIХв. голосами некоторых своих представителей, как мы упоминали, пыталась даже официально провозгласить принятый разносоставный эклектический текст единственным и полным выражением своего библейского исповедания.

Итак, в общей массе 4000 рукописей XII - XVII вв. славянского библейского текста мы находим две главные разновидности, неодинаковые по происхождению, составу и библейской ценности. В первой - в славянском переводе восточно-православной Вульгаты - мы видим воспроизведение твердо кристаллизовавшегося цельного понимания греческого библейского текста LXX, принятого в свое время Антиохийско-Константинопольской церковью и переданного по преданию в знаменательный момент славянского просвещения славянскому миру свв. Солунскими братьями Кириллом и Мефодием. Это драгоценный алмаз чистой воды, незаменимый по своей цельности, исторической определенности и по авторитетному признанию его церковного достоинства значительною частью восточной церкви. По странному капризу судьбы, это драгоценное достояние нашей славянской восточно-православной церкви, завет ее свв. устроителей забыт нашею церковью и заменен другою разновидностью.

Эта вторая разновидность представляет искусственное соединение в одном составе разновременных славянских переводов, собранных по частному почину и для домашних учительных потребностей с самых разнообразных оригиналов. Как мозаика она блещет переливами всех цветов радуги и является несомненно ценным памятником нашего исторического церковно-библейского самосознания разных веков от XI до XVII в. включительно. Но библейское значение этой разновидности в значительной мере подрывается ее случайным, не органическим происхождением, отсутствием за нею церковной или какой-либо другой определенной исторической санкции, хотя отдельные составные части могут иметь и надлежащее библейское значение, покамест нам недостаточно ясное. Историческая судьба была более чем благосклонна к этой группе текстов. Довольно пестрое наслоение разновременных переводов, пестрый хитон, сшитый из разнообразных лоскутьев и заплат, мало-помалу получил церковную, хотя позднюю и не обоснованную санкцию и с течением времени вытеснил настоящий авторитетный церковный славянский текст из обихода церкви.

Помимо общего сопоставления славянской Библии рукописного ее периода с истинно библейской нормой для исторической характеристики ее имеет большое значение отражение в ней в течение истории национально-бытового влияния славянства, в особенности русского народа.

Только начальный момент в истории славянской Библии стоит в зависимости от прямого и точного воздействия церковной власти. Только он, следовательно, и допускает проверку славянских переводов сравнительно с установившимися в церкви нормами или канонами. Вся остальная история славянского библейского текста, строго говоря, развивается под воздействием обычных исторических факторов - влияния той духовной атмосферы, в которой живет народ, которая определяет его национальную психологию. Всякое исправление текста и языка Библии, тем более появление нового перевода, стоит в невидимой, но неразрывной связи с историческими влияниями, определявшими судьбу народа и в особенности его литературное творчество. В этом отношении Библия на славянской почве шла путем обычного литературного развития. Ее история - ряд документальных иллюстраций народной религиозной психологии, национальных переживаний.

Чтобы судить об историческом влиянии славянской культуры на состав и вид славянской Библии в различные моменты истории, необходимо отправляться от строго определенного объема и вида начального библейского славянского перевода. Но наука еще не определила состава начальной славянской Библии, даже не установила еще и пути, по которому следует идти для такого определения[18].

Мы в настоящем случае не берем на себя задачи разрешить столь крупный и самостоятельный вопрос, как состав канона начальной славянской Библии, но считаем себя вправе предложить одно методическое указание для такого разрешения, насколько нам известно, еще не применявшееся в нашей научной литературе.

Каким официальным церковным каноном священных книг "мог руководствоваться в своей переводческой деятельности, во второй половине IX в., св. Мефодий, при восполнении богослужебного библейского перевода до степени полной Библии, о чем говорят исторические показания его времени? Если сообразование его в своей деятельности с требованием восточного обряда не исключало из своего круга библейского канона, то этот вопрос переходит в другой: каким каноном руководствовалась тогда великая Константинопольская церковь? По всем основаниям, таким каноном мог быть перечень священных книг одного из уважаемых и ближайших к тому времени церковных авторитетов - св. Никифора, патриарха Константинопольского (806 - 815)[19], закрепившего в своем писании канон древней Константинопольской церкви. Он исчисляет в своем перечне в Ветхого Завета 22 канонические книги и 8 неканонических - 3 Маккавейских, Премудрость Соломона, Премудрость Иисуса сына Сирахова, Псалмы Соломона, Есфирь (в 350 стихов), Иудифь, Сусанна, Товит, в Н. 3. 26 книг. Славянские источники совпадают с этим перечнем весьма знаменательно. Паннонские жития указывают на то, что Мефодий оставил без перевода книги Маккавейские. Здесь мы разумеем весь ряд, который начинается Маккавейскими. Доказательством этого для нас служит то, что упомянутая в числе неканонических повесть о Сусанне, действительно, оказывается не переведенной в мефодиевском переводе книги пророка Даниила. Правда, паннонские жития упоминают о 60 переведенных Мефодием книгах Библии. Но этот счет 60 книг совершенно точно совпадают с 22 книгами В.З. и 26 Н.З. у патриарха Никифора, при несколько ином расчленении исчислении книг Царств и малых пророков в Ветхом Завете и посланий апостольских в Новом Завете. Тот же самый состав 22 книг, переведенных Мефодием, дают и Иоанн Экзарх и Святославов Изборник[20]- свидетели болгарского предания об этом от времени царя Симеона.

Тот же состав, но в исчислении 60, т, е. по манере, принятой паннонскими житиями, можно находить и в давнем предании о каноне, сохраненном в русской письменности.

В славянских рукописях, начиная с древних времен и до XV в., помещалась статья с именем Исидора (Севильского + 636 г.) - "Сидора о 60 книг ихже достоит чести христианом" (перечень книг канонических), и после этой статьи другая: "и елико же вне 60" (перечень книг неканонических). Интересно нахождение этой статьи в Кириковом Пятикнижии XV в. (СПБ. Императ. Публ. Библ., собрания Погодина № 76), наряду с другими статьями замечательного русского церковно-литературного деятеля XII в., новгородского дьякона и доместика Кирика. Если у этого ревнителя канонической определенности в 1136 году статья Исидора имела руководственное значение, то для нас это открывает новый факт в области библейского канона на Руси. Статья Исидора во всем существенном совпадает с подлинным каноном Никифора; имя Исидора, по-видимому, явилось здесь случайно, вместо Никифора: Исидор был сторонником перенесения книг неканонических в канон и не мог дать списка Никифора.

Из сопоставления этой статьи с соседними статьями того же Кирика в ркп. № 76 открывается полная возможность приписывать статью о канонических и неканонических книгах Никифору, а не Исидору. Кирик здесь приспособляет хронологическую таблицу патриарха Никифора к русским потребностям; естественно, что и совпадающая с Никифором статья, приписанная Исидору, тоже на самом деле принадлежит Никифору[21]. Таким образом, для нас открывается возможность судить о составе канона священных книг на славянской почве и о некоторой живучести этой традиции в сознании хотя бы лучших канонистов на Руси в XII в. и даже в XV. Этот канон совпадал с практикою константинопольской церкви, в частности, с исчислением священных книг патриарха Никифора[22]. Отличительная особенность этого канона - полное отсутствие неканонических книг.

Но историческая жизнь определяла появление разного рода изменений в славянской Библии не применением к ней канонического принципа, а по влиянию других исторических факторов меньшего значения. Причиной этого была с одной стороны слабость церковной власти у православных славян - власти, состоявшей из греков, не всегда способных и расположенных заботиться о потребностях славянского просвещения; с другой стороны, влияние правящей государственной власти, не отказывавшейся авторитетом церкви укрепить в народном сознании основы государственного порядка. Был несомненный натиск на состав и вид славянской Библии, к сожалению, не кристаллизовавшейся до XV в., со стороны иноверных элементов, по той или иной причине заинтересованных в славянском библейском тексте.

В общем, на состав и форму Библии, при всей устойчивости ее основного канонического ядра, кладет отпечаток тот сложный комплекс исторических воздействий, который в общем составляет в других сферах жизни характерную черту народной физиономии. Как и другие стороны духовной жизни славянства, славянская Библия приняла в течение веков национальный облик и пред исследователем является со всеми особенностями исторической национальной психологии.

Укажем несколько фактов этого рода. В церковных богослужебных чтениях с XII в., в русских списках, под 24 июля, в день памяти свв. кн. страстотерпцев Бориса и Глеба читаются под именем рядовых паримий из книг Притч и Бытия русские сочинения: 1) Притч: "Братие, в бедах пособиви бывайте", 2) Бытия: "Слыша Ярослав, яко отец ему умре", 3) Бытия: "Стенам твоим, Вышегороде, устроих". По спискам эти паримий известны до XVII в. Одновременно с этим известно существование в глаголических бревиариях подобного же легендарного, подложного чтения в навечерие для памяти чешского святого - мученика Вячеслава[23]. Стоят ли эти факты в родственной связи между собой или появились независимо друг от друга под влиянием одинаковых исторических условий, - все-таки пред нами налицо факт подмены библейских текстов в церковном употреблении другими, местными подделками, направленными к прославлению зарождающихся народных святынь юных славянских церквей.

Историческое влияние отразилось на славянской Библии преимущественно в неустойчивых пределах неканонических книг.

Древняя каноническая традиция, переданная по завещанию свв. первоучителями, до XV в. держалась довольно твердо. Неканонические книги, за исключением отрывков, внесенных в круг богослужебных чтений, и краткой передачи их содержания в хронографах, в славянском переводе известны не были и в ряду библейских книг не состояли. Но был излюбленный, популярный крут этих книг и в это время: это гномологические неканонические писания - Премудрость Соломона и книга Иисуса сына Сирахова. Эти книги употреблялись в рукописях довольно часто, но не в полном виде, а в виде систематических извлечений по отдельным рубрикам, наряду с изречениями из классической и отеческой письменности, в составе Пчел и других назидательных сборников. По смыслу этого употребления, сборники изречений из этих поздних учительных книг относились в это время не к библейской или церковной литературе, а скорее к немногочисленной светской (в средневековом смысле) моральной письменности, которой не отвергала и церковно-религиозная, духовная литература. Эта письменность своим здравым житейским пониманием вещей сглаживала суровый аскетизм тогдашней Церковной литературы - в этом заключалась ее привлекательность и причина распространения. Этим объясняется не чисто церковное, пестрое соседство выборок изречений из этих книг в рукописях - соседство отнюдь не библейское. И воспитанное на таком понимании этих уважаемых неканонических книг чувство русского книжника в решительный момент проявило себя с весьма характерной стороны. Почти одновременно с библейским сводом новгородского архиеп. Геннадия (1499 г.) был сделан опыт такого же труда на основании домашних источников в г. Вильне. В 1502 - 1507 гг. некий торопчанин Матвей Десятый в Супрасльском монастыре и Вильне составил великолепный список Библии в пределах бывших у него в славянском переводе библейских книг[24]. В этой виленской редакции славянской Библии книга Иисуса Сирахова оказалась в соседстве с близкой ей по форме и употреблению в учительных сборниках книгой языческого писателя I в. Менандра мудрого. Таким образом отголосок аттической комедии, несколько охваченный духом переходной философско-языческой и начально-христианской литературы, в сознании редактора виленской Библии поставлен на одну доску с изречениями сына Сирахова! И это отнюдь не домысел одного редактора этой Библии Матвея Десятого: еще задолго до его труда, в 1489 г., архиеп. Геннадий в послании к Иосафу Ростовскому писал о книгах, которые, де, есть у еретиков - жидействующих: в их числе отмечен и Менандр, наряду с Иисусом Сираховым[25]. Рационалисты и практики жидовствующие, выходцы из Западной Руси видимо находили для себя опору в этих популярных практических писаниях. Эти писания - показатель особой литературной и культурной атмосферы, противоположной новгородскому догматизму. И, действительно, среди многочисленных списков Менандра большинство носят следы западно-русского происхождения.

По странному капризу истории, совершенно другое, более приличное западной Вильне, отношение к неканоническим книгам проявилось в Новгороде. Архиепископ Геннадий, в полный разрез с господствующей до него традицией - каноном патр. Никифора ввел в свой свод Библии неканонические книги в переводе на церковнославянский язык хорватского извода с латинской Вульгаты. Чем объяснить такое нововведение Геннадия в славянском библейском каноне? Потребностям борьбы Геннадия с жидовствующими переводы эти служить не могли: интересы и заблуждения врагов Геннадия вращались в иной области, чем та, какая обнимается неканонической литературой. И сам Геннадий не дает этим переводам непосредственного применения в своей полемике с еретиками. Естественно допустить, что Геннадий следовал общему похвальному стремлению Новгорода того времени к обобщению литературы в ее главнейших отделах, к сведению ее в исчерпывающие своды. Сношения Новгорода того времени с Западом известны, и обращение Геннадия к Вульгате, при некоторого рода ослаблении традиционного чутья в XV в. в существенном для восточного православия вопросе о библейском каноне, не представляет ничего странного. Но есть одна особенность, способная осветить эту податливость Геннадия к помощи латинской Вульгаты с другой стороны. В настоящее время есть возможность говорить, что перевод с латинского в Геннадиевой Библии сделан не в Новгороде в 90-х годах XV в., а в Далмации, у хорватов-глаголитов, по всей вероятности, за 2 века до мысли Геннадия о восполнении Библии[26]. Доминиканец Вениамин, считавшийся до настоящего времени исполнителем воли архиепископа Геннадия по переводу с латинского текста Вульгаты некоторых книг - Паралипоменон, Ездры, Неемии, Товита, Иудеи, Есфири, Маккавейских, Премудрости Соломоновой, а также отчасти Притчей, Иисуса Сирахова, Екклезиаста и некоторых частей в книгах пророков Иеремии и Иезекииля - явился в Новгород с готовым переводом почти всего этого объема книг в виде глаголического хорватского текста католических бревиариев. Потребности католического богослужебного чина предупредили мысль новгородского архиепископа о восполнении исконного восточного кодекса библейских книг и услужливо помогли ей осуществиться самым легким образом. Опытный доминиканец перевел только готовый славяно-хорватский текст бревиариев и миссалов с глаголического письма на кирилловское, произвел небольшие редакторские исправления и дополнения, применительно к потребностям полного библейского текста - и работа его была готова. Принадлежит ли первоначальная мысль о внесении в библейский свод книг неканонических по Вульгате самому Геннадию или доминиканцу Вениамину - мы покамест решить не можем за неимением определенных показаний. Все-таки, на основании постоянных усилий католической церкви в последующее время воздействовать на чин и строй православной русской церкви своими особенностями, вполне можно допустить, что между Флорентийским и Тридентским соборами римская курия не отказывалась от своей постоянной практики, и роль доминиканца Вениамина не отличается по духу и замыслам от той миссии, какую выполнял в Москве в XVII в. другой его соплеменник Юрий Крижанич[27].

Приблизить православие к римскому исповеданию в столь важном пункте, как канон библейских книг - задача весьма немаловажная, и выполнение ее путем простой случайности было бы для католической курии небывалым успехом. И это в особенности было бы странно видеть в то время, когда в сфере практической церковной жизни - в отношении к жидовствующим, новгородский архиепископ, очевидно, руководился теми идеями, которыми воодушевлялся в отношении инакомыслящих его католический современник - король Филипп II испанский.

Одновременно с этим впуском латинской струи в исконную славянскую Библию в Новгороде, в другом центре русской национальной и культурной жизни - в Вильне - производился пересмотр явно недостаточного текста тогдашней Библии виленского типа при помощи других средств. За основу библейской истины взята была еврейская Библия. По ней производились исправления, а частию и новые переводы священных книг на местный народный язык[28]. Более чуткая, чем Новгород, к истинному значению введения в Библию неканонических книг, виленская школа оказалась в этом отношении более близкой к национальным русским традициям и заветам славянской старины, а применением к Библии народного языка предусмотрительно проявила тот благородный почин, который для всей России признавался опасным еще в начале XIX в. и завершился почти через 350 лет после Вильны изданием в половине прошлого века русского перевода Св. Писания. Развитие виленской школы обещало нам по первым своим шагам иную историю библейского свода, чем та, какая получилась из Новгорода после архиепископа Геннадия. Здесь были иные идеи, иные средства к их осуществлению, были - должно сказать - иные драгоценные тексты, способные восстановить мефодиевскую традицию Библии[29], каких никогда не видал Новгород. К сожалению, по-видимому, вследствие отсутствия необходимого центра, школа эта не успела кристаллизоваться и обнаружить всего того, что она могла дать. История славянской Библии со времени Геннадия сошла с настоящего славянского русла. Она затеряла так много своего драгоценного достояния и внесла по содержанию и по духу так много нового, что и до настоящего времени потомство не сумело, после редакторских исправлений архиеп. Геннадия, привести в порядок великое, данное Богом славянам, наследство.

В заключение, ввиду важности связанных с славянской Библией принципиальных вопросов как библейских, так и общенаучных, мы почитаем долгом выразить следующие пожелания:

1. Необходимо, чтобы славянская Библия, для пользы науки и Церкви, была издана во всем богатстве ее исторического проявления. Этого требует и честь нашей науки, и исторический долг наш к одной из существенных основ нашего православно-восточного просвещения, и неотложная практическая важность связанных с этим и не порешенных еще у нас библейско-канонических вопросов.

2. Весьма желательно, чтобы почин научному изданию славянской Библии был принят на себя нашей нынешней 102-летней юбиляршей, С.-Петербургской Духовной Академией. Это представляется наиболее соответствующим делу по практическим соображениям: в Петербурге сосредоточено самое большое количество тех рукописных источников, какие необходимы для издания (почти половина всех библейских славянских рукописей). Но главное, это соответствовало бы почтенной научной традиции Академии, в начале своей исторической жизни принявшей на себя - по стороннему приглашению - участие в переводе Библии на русский язык, за что недавно в этих стенах мы имели удовольствие выслушать признательность почтенных ценителей деятельности старой Академии. Было бы делом исторической справедливости и научной последовательности, если бы теперь, при начале второго столетия своей научной деятельности, наша Академия, по собственному сознанию и побуждению, приняла на себя более трудную, соответствующую ее развившимся силам, задачу научного издания славянской Библии и тем освободила русское имя от возможных, как мы видели, и небезосновательных нареканий.

3. Новый академический устав вменяет Академии в обязанность прежде всего высшую ученую разработку богословия (параграф 2, 1). Это высокое призвание впервые раздается в академическом уставе. Пусть же Академия начнет осуществление своего нового ученого положения великим просветительным и национальным делом - давно ожидаемым научным изданием древнеславянской Библии!


[1] Речь, произнесенная с некоторыми сокращениями на годичном акте 17 февраля 1911 г. в С.-Петербургской Духовной академии. Текст печатается по оттиску, подаренному И.Е.Евсеевым М.Н.Сперанскому. Этот оттиск, в котором И.Е.Евсеевым была внесена незначительная правка, хранится в НБ МГУ им. А.М.Горького (Шифр 22 Ва. 101). Авторская правка внесена без специальных оговорок.

[2] О И.Е.Евсееве см. К.И.Логачев. Евсеев - Славяноведение в дореволюционной России. Биобиблиографический словарь. М.,1979. С.154. КЛ<огачев>. Проф.И.Е.Евсеев. ЖМП, 1971, №12.

[3] Отчет о деятельности Комиссии по научному изданию славянской Библии за 1915 г. Пг., 1916.

[4] А А. Алексеев. Принципы деятельности Славянской библейской комиссии. (Отпечатано на множительном аппарате).

[5] Академик И. В. Ягич особенно энергично указывает на отсутствие научного метода издания славянской Библии, как на главную причину недостаточности ее разработки - Archiv. f. slav. Philologie 1902, XXIV, H 1 - 2, S. 254 - 262, История славянской филологии. СПБ, 1910. С. 891 и др.

[6] Речь идет о ветхозаветной части Библии.

[7] Einleitung in die gottlichen Schriften des N. T. Gottingen, 1788. S. 518.

[8] The Old Testament in greek, according to the Text of codex Vaticanus, supplemented from other unical manuscripts, with a critical apparatus containing the variants of the chief ancient authorities for the text of the Septuagint, edited by Alan England Brooke, B. D. and Norman M'clean, M. A. Cambridge. Volume I. The Octoteuch. Part I. Genesis. 1906. Part II. Exodus and Leviticus, 1909. Реценз. Гауча - Gottingische gelehrte Anzeigen 1909, S. 563 - 580. Интересные сведения о стремлении западной науки к ознакомлению со славянским текстом Библии в XVIII в. приводит проф. А. В. Михайлов в своем только что выпущенном труде (хотя помеченном 1905г.) - "Опыт изучения текста книги Бытия пророка Моисея в древнеславянском переводе". Вып. I, С. CLII - CLXV, особенно CLX, прим. 2.

[9] Vor alien sollen auch die verschiedenen alten Uberzetsungen der Septuaginta untersucht und, soweit notig, herausgegeben werden" (письмо председателя исполнительной комиссии по изданию LXX, при Геттингенском королевском обществе наук, проф. А. Ральфса, от 2 декабря 1909 года).

[10] В 97 библиотеках России, южной и западной Европы и Азии мною исчислено и кратко описано 4145 рукописей XI - XVII в. славянского библейского текста. Из них текстов богослужебного типа 3431 рукопись (Паримийники, Триоди Постные и Цветные, Минеи месячные и общие, Трефологии и служебные Псалтири), текстов четьего типа и толковых 714, причем и здесь преимущественное количество (до 2/3) падает на Псалтири четьи (одновременно и служебные) и толковые. В ряду рукописей богослужебных стоят глаголические хорватские тексты в католических бревиариях и миссалах XIV - XV вв. Этих текстов мне известно 46. Недоступными для исследования оказались рукописи некоторых частных собраний - почетного члена СПб. Духовной Академии Е. В. Барсова в Москве, купца-старообрядца Е. Е. Егорова в Москве, а также некоторых небольших монастырских и общественных собраний, преимущественно в пределах Австрии. По приблизительному подсчету число неиспользованных рукописей не должно превосходить 100 - 150 номеров. Для полноты обзора введены в список и рукописи сгоревших собраний (мон. св. Павла в Афоне, Архангельской духовной семинарии), а также исчезнувшие по какой-либо причине, так как, помимо общего интереса располагать всеми возможными сведениями о существовавших рукописях этого рода, есть основания надеяться, что некоторые погоревшие рукописи со временем где-нибудь окажутся.

[11] Предварительные сведения об этом предприятии сообщены в Bericht uber das Septuaginta-Unternehmen der Kgl. Gesellschaft der Wissenschaften zu Gottingen. Началось также издание серии специальных исследований по разработке вопросов, связанных с изданием.

[12] Bericht uber das Septuaginta-Unternehmen der Kgl. Gesellschaft der Wissenschaften zu Gottingen, S. 4 - 5. Об этой задаче науки мы неоднократно заявляли с 1894 г.

[13] Ср. Hautsch Е. в 1 вып. Сообщений Комиссии по изданию текста LXX. Dahse J., Zeitschr. f. alttest. Wissensch. 1910, H. 4, S. 281 - 287.

[14] Zeitschr. f. alttest. Wissensch. 1910, H. IV, S. 287.

[15] Проф. А. В. Михайлов. К вопросу о литературном наследии свв. Кирилла и Мефодия в глаголических хорватских миссалах и бревиариях. Варшава, 1904. С. 120 - 123.

[16] Труд архиеп. Геннадия по составлению Библии относится обычно к 1499 г. Несомненно он начат был им раньше. Переводы с латинского текста известны в ркп. Солов, библ. № 134, относящейся к 1492 г., приезд к Геннадию доминиканца Вениамина - главного деятеля в переводе и составлении Библии - состоялся не позднее 1491 г.

[17] После издания Библии 1663 г., только в издании Триоди 1672 г. церковные библейские чтения (паримии) удержаны по древнему типу. В следующих изданиях Триоди 1704, 1707, 1710, 1717, 1724, 1731, 1742, 1745 и 1748 г. от древнего типа делаются изменения в -этих наримиях под влиянием издания Библии 1663 г. В 1748 г. о замеченных разностях между паримийным текстом и библейным в Св. Синоде было возбуждено особое дело. Справщики московской типографии на вопрос Синода о причине указанных разностей не могли дать никакого ответа. Определение Синода но этому делу - под влиянием такой справки - состоялось 28 октября 1769 года в том смысле, чтобы паримийный текст в Триоди согласовать с текстом исправленной, елизаветинской Библии... Этим определением русская церковная власть окончательно похоронила исконный церковный текст. Такой взгляд на дело продолжается в Св. Синоде и до наших дней. Укажем два синодальных документа за последние годы. В руководственных указаниях, преподаных Св. Синодом Комиссии по исправлению богослужебных книг в определении Синода 11-18 декабря 1908 г. за № 8969, по поводу исправления славянского текста книги "Триодь Постная", говорится: "Не касаясь пока общего вопроса о сравнительном достоинстве библейского славянского текста синодального и находящегося в богослужебных книгах, предложить Комиссии исправить библейский текст богослужебных книг так, как он есть, сличив его лишь с богослужебными текстами греческими (?) и старопечатными " (параграф 4). 30 апреля 1909 г. в Св. Синоде состоялось новое определение за № 3788 по поводу вторичного запроса Комиссии чрез представление ее председателя, архиепископа финляндского Сергия от 18 апреля 1909 г., № 459. Комиссия просила, в ряду других вопросов, указания Св. Синода "возвратить ли в Триодь прежнюю богослужебную редакцию паримийного текста, что поставило бы нашу Триодь в полное согласие и с греческими и старопечатными книгами и что было бы соответственно современному нерешенному еще положению вопроса о сравнительном достоинстве той или другой редакции; или же Комиссия должна примириться с фактом уже состоявшейся замены прежнего текста библейным". Св. Синод в указанном определении за № 3788 постановляет: но вопросу "не следует ли возвратить в Постную Триодь прежнюю богослужебную редакцию паримийного текста... Св. Синод не находит достаточных оснований к замене принятого ныне в Триоди Постной паримийного текста древнею редакцией) его" (дело о рукописях протоиерея Димитрия Мегорского, содержащих замечания по сличению славянского и греческого текстов книги Триодь Постная. Началось 1906 г. По 1 столу VI отделения). Ничем не обоснованное синодальное постановление 1769 г. чрез 140 лет создало столь авторитетную традицию, что Св.Синод не нашел нужным подвергнуть ее рассмотрению.

[18] Михайлов А. В. Опыт изучения текста книги Бытия пророка Моисея в др. слав. переводе. Вып. I, С. CLXXXIII - CLXXXIV.

[19] Его перечень - у Миня, Patrologiae SG. t. 100, p. 1055 - 1058.

[20] Калайдович. Иоанн Экзарх. С. 133 - 134.

[21] Заметка о хронологической статье Кирика (XII века) Н. В. Степанова в Известиях отдел, рус. яз. и словесн. Импер. Ак. Н. 1910, XV, 3, С. 129 - 150. Автор с № 76 Погод., к сожалению, не познакомился. Таким образом, для нас открывается возможность судить о составе канона священных книг на славянской почве и о некоторой живучести этой традиции в сознании хотя бы лучших канонистов на Руси в XII в. и даже в XV. Этот канон совпадал с практикой Константинопольской церкви, в частности с исчислением священных книг патриарха Никифора.

[22] Вот этот канон по копии Кириковского списка (Погодинск. № 76, Пятикнижие XV в., л. 345): Сидора от 60 книг, ихже достоит чести христианом: Пръвое Бытие, 2 Исход, 3 Левитик, 4 Числа, 5 Вторый Закон, 6 (Иисус Навин), 7 Судна и Руфь, 8 Царскыа пръвая, 9 Царскыа Вторыя, 10 Царскыа третиа, 11 Царскыа четвертаа, 12 Паралипомена, 13 Иов, 14 Псалтыря, 15 Притча, 16 Соборник, 17 Песни Песнем, 18 Ездра, 19 Осие, 20 Амос, 21 Михеас, 22 Иоиль, 23 Иона, 24 Авдеи, 25 Наумос, 26 Аввакум, 27 Софонии, 28 Аггеос, 29 Захариа, 30 Малахея, 31 Исаиа, 32 Иеремея, 33 Иезекеиль, 34 Данил, 35 Еваггелион от Матфеа, 36 Еваггелион от Марка, 37 Евангелие от Лукы, 38 Еваггелие от Иоанна, 39 Деяниа Апостольска, 40 Иаковле послание, 41 Петрово послание пръвое, 42 Петрово второе послание, 43 Иоаново послание, 44 Иоаново 2-е, 45 Того же 3-е, 46 Иудино послание, 47 Павлове послание к Римляном, 48 Того же к Коринфяном, 49 Того же тамо же послание 2, 50 Того же к Галатом, 51 Того же к Ефесеом, 52 Того же Филиписиом, 53 Того же к Ка(ла)саом, 54 Того же к Селуненом послание 1, 55 Того же там же 2, 56 Того же к Тимофею послание 1, (57 к Тимофею 2 - пропущено), 58 Того же к Титу, 59 Того же к Филимону, 60 Того же к Евреом. И елико же вне 60: Премудрость Соломоня, 2 Мудрость Сирахова, 3 Макавеи, 4 Макавеи, 5 Макавеи, 6 Макавеи, 7 Есфир, 8 Иудифь, 9 Товит. - Канон Исидора Севильскаго см. у Миня SL. t. LXXXI, р. 511 etc., t. LXXXIV, p. I - XIX, index; De officiis ecclesiast. I, 12; Etymol. VI, 2.

[23] Breviar Люблянского Лицея № 161, пергам. XIV в., Jos. Vajs. Nejstarsi Breviar Chrvatsko-hlaholsky, v Praze 1910. Ягич И. В., Легенда о св. Вячеславе (Рус. Фил. В. Варш. 1902, № 3, стр. 92 - 108).

[24] Список этот был отмечен в науке в 1860 г. (Изв. Имп. Ак. Н. VIII, С. 144 - 150) после этого о нем не было никаких упоминаний, и снова он стал доступен науке только в текущем году. Передается в библиотеку Императорской Ак. наследниками И.И.Срезневского (Отчет о деятельности Императорской Академии Наук за 1910 г. СПБ, 1910. С. 36).

[25] Буслаев. Историческая Хрестоматия. 1861, С. 183 - 184.

[26] Судим так потому, что, по новым изданиям почтенного исследователя глаголических библейских текстов о. Иосифа Вайса, все книги, переведенные в Геннадиевой Библии с Вульгаты, кроме кн. Паралипоменон и Ездры, известны в хорватских глаголических бревиариях с XIV в. (Nejstarsi Breviar chrvatsko-hlaholsky. (Prvy Breviar Verbnicky). Uvodem a bibliographickymi popisy hlaholskych breviaru starsi doby opatril Josef Vajs. Se sedmi autotypickyrni snimky a mapkou. V Praze, 1910, CVII. Glalolitica. Publicationes Akademiae Palaeoslavicae Veglensis. Propheta Oseas. Ornavit Ioseph Vais, Veglae 1910. Propheta Ioel, Veglae 1908). Упомянутые в этих трудах библейские неканонические тексты в глаголических бревиариях не изданы и для сравнения с геннадиевским текстом покамест недоступны. О сходстве этих текстов с геннадиевскими мы говорим на основании сравнения одного изданного по Вербницкому I Бревиарию XIV в. канонического текста в переводе с Вульгаты книги Екклесиаста с чтением в отдельных местах новгородского свода (Glagolitica. Publicationes Palaeoslavenicae Academiae Veglensis, fasciculus 2. Liber Ecclisiastis. Ex Breviario I. Verbenic. transcriptum ornavit Joseph Vajs, Veglae 1905).

[27] Вопрос о книгах неканонических (по искусной католической терминологии - второканонических) был особенно выдвинут в жизнь на Флорентийском соборе (1439г.). Специальный, хотя не беспристрастный историк ветхозаветного канона у греков и русских Жюжи (Historie du Canon de l'Ancieu Testament dans l'Eglise Grecque et l'Eglise Russe, par M. Jugie des Augustins de l'Assomption, Paris 1909) сообщает (pag. 29), что еще при полном составе собора, до отъезда греков, латиняне выдвинули вопрос о значении книг второканонических, чтобы обосновать на них особенности своего вероучения о Filioque, об исхождении Св. Духа, о чистилище, так как греки отказывались считать их ссылки на эти книги авторитетными, заявляя, что их нет в Св. Писании. То же самое заседание собора признало высший авторитет в определении канона священных книг за известным правилом Карфагенского собора, которое всегда имело руководственное значение в римской церкви и никогда не признавалось авторитетным на православном востоке. В утверждении этих постановлений греческие члены собора не участвовали: они отказались от участия в соборе и уехали домой. Тем не менее не видно, чтобы латиняне отказались от мысли проводить эти свои постановления в жизнь православного востока. Признание этого постановления восточными, как мы видим, связано твердыми нитями с дальнейшими ступенями в торжестве католической догмы... Совершенно то же, что мы видим в истории славянской Библии, можно наблюдать в отношении католиков к чину православного богослужения - напр, к греческим венецианским изданиям Евхология XVI в. В 1526 г. в Риме издан был греческий Евхологий с католическими изменениями, послуживший оригиналом для целого ряда греческих венецианских изданий Евхология до начала XIX в. и основою для наших московских исправлений Служебника XVII в. - Ср. доклад проф. А. А. Дмитриевского в Императорском Обществе любителей древней письменности 11 февраля 1911 г. - "О венецианских изданих греческого Евхология XVI - XIX в. (библиограф. замечания)".

[28] В этом переводе известны кн. Иова, Руфь, Псалтирь, Песнь Песней, Екклезиаст, Притчи, Плач, Даниил и Есфирь в рук. Виленской Публ. библ. № 262 (10) XVI в. -И. Евсеев. Заметки по древнеславянскому переводу Св. Писания. VI, М. 1902

[29] Мефодиевские тексты, какие были найдены до сих пор в России, происходят из Западной Руси (ср. Архивский Хронограф № 902 - 1468, №147 Виленской Публичной библиотеки, по которым издан мефодиевский текст кн. прор. Даниила, а также № 262 (10) Виленской Публ.библ., где в руках еврейского переводчика несомненно заметен мефодиевский текст, Погод. собр. № 85 и Импер. Ак. Н. под шифром 15. 13. 4).


библеистика






Вы можете высказать своё мнение по данному материалу или задать вопрос. Администратор сайта ежедневно просматривает комментарии и отвечает на вопросы.


Данную страницу никто не комментировал. Вы можете стать первым.

Ваше имя:
Ваша почта:

RSS
Комментарий:
Введите символы: *
captcha
Обновить